20 сентября 2014 г.

Пока мир готовится к водным войнам, эти люди объявили войну воде



В европейской прессе появилось очередное подтверждение неэффективности государства.

Популярный портал Delfi.ee со ссылкой на «Eesti Ekspress» на днях рассказал о репортёрском эксперименте в Рийгикогу. Журналист выяснил у депутатов, что они думают о дигидрогена монооксиде. Десяткам политикам, в том числе членам Рийгикогу (Государственного собрания Эстонии), чиновникам в области здравоохранения и некоторым членам правительства, было заявлено, что дигидрогена монооксид применяется в сельском хозяйстве и в производстве и что люди употребляют его. Было сказано и об опасности этого вещества.

В беседе с депутатом Рийгикогу, доктором юридических наук Игорем Грязиным репортёр заметил, что это вещество оказалось причиной смерти 56 человек (но умолчал, что эти люди утонули). Грязин тут же решил, что потребление дигидрогена монооксида в Эстонии следует запретить: ведь это опасный яд. «Чёрт… звучит, как химическая бомба!» — воскликнул депутат.

Далее г-н Грязин заявил, что дигидрогена монооксид — серьёзная проблема. Эстония должна быть готова к вспышке эпидемии.

«С чумой в своё время было так же. Сперва умерло десять человек, позднее пол-Европы. Что, если сегодня погибло 50 человек, а завтра 50000? Мы должны это прогнозировать, — тараторил Грязин. — И я это говорю даже не как депутат Рийгикогу, а как учёный. Я же всё-таки профессор!»

Почти четверть часа профессор убеждал журналиста в том, какая опасность грозит обществу. Затем Грязин попросил написать название вещества на бумаге, сложил листок и сказал: «Теперь этим займётся государство».

Грязин даже сообщил, что может привлечь к изучению вопроса заокеанских  учёных, поскольку в Корнелльском университета работает сестра его бывшей жены.

Другим «подопытным» журналиста оказался Эрки Ноол — легкоатлет, олимпийский чемпион в десятиборье, член Рийгикогу, член Европейского легкоатлетического союза и член медицинской комиссии Европейского Олимпийского комитета.

Выслушав репортёра, этот человек заявил, что дигидрогена монооксид — гигантская проблема, которой нужно заняться безотлагательно. «Если от одного химического соединения в Эстонии умирает полсотни человек в год, действовать нужно сразу», — сказал господин Ноол, пообещав, что на следующем заседании комиссии по окружающей среде поднимет этот вопрос.

О других ответах читайте в первоисточнике (ссылка выше).

Сказать в качестве комментария почти нечего. Многие в мире не знают, что дигидрогена монооксид — это АшДваО. Таков уж наш «век узкой специализации». Но проверить или уточнить, о чём идёт речь, в эпоху Интернета и смартфонов можно за секунды. Впрочем, можно даже не уточнять. Можно честно признаться: я не знаю. Однако вместо этого прямо на месте начинается государственная борьба с чумой.

Кстати, шутка с дигидрогена монооксидом придумана ещё в 1990-м году.

Тысячелистник


Фото Олега Чувакина, 9 сентября 2014 года.

17 сентября 2014 г.

Воздушный танец













Иголки на паутинке. Фото Олега Чувакина, 9 сентября 2014 года.

Американский вариант чеховской «Жалобной книги»


«К пятнице исправить:

1. Катаясь в лодке, луна навевала грусть.
Испр. Луна, катаясь в лодке, навевала грусть.
Или: Луна, навевала грусть, катаясь в лодке.

2. Выглядывая из окна, было дерево.
Испр. Выглядывая из окна, перед нами виднелось дерево.

3. Проходя по коридору, нашелся карандаш.
Испр. Карандаш, проходя по коридору, был найден мной».

Бел Кауфман, Вверх по лестнице, ведущей вниз

16 сентября 2014 г.

Литература и разумное государство


В Интернете до сих пор цитируют мартовскую речь литературоведа и по совместительству литературного критика Павла Басинского, в которой он отверг деление литературы на массовую и элитарную по той причине, что ни той, ни другой не существует. Басинскому надо бы смотреть на вещи шире: сегодня литературы не существует вообще.

Высказался господин Басинский на круглом столе «Современная проза: имена, проблемы, тенденции», который состоялся 27 марта 2014 года в Литинституте (г. Москва). Речь состоит из четырёх абзацев, поэтому приведу её полностью:

«Я противник деления литературы на массовую и элитарную и считаю, что, прежде чем говорить об этом, нужно правильно применять понятия. Мы блуждаем в трёх соснах: обманываем читателя, а писатели обманывают сами себя. Никакой массовой литературы не существует на сегодняшний день, поскольку не существует как таковых масс. Массы собираются на Болотной, объединяются вокруг Крыма, но я не знаю литературы, ориентированной на эти массы: такой литературы не существует. Элитарной литературы как таковой не существует, потому что у нас не существует как таковых элит, у нас существуют корпорации. К примеру, Дума — это элита, это корпорация людей, у которых общие отношения, общие ценности и подлости и так далее. Представляется, что такое музыкальная или спортивная элита, но я не знаю литературы, которая могла бы быть ориентирована на эти элиты. Кроме того, в самих этих понятиях сразу есть эмоциональный заряд: массовое — это плохо, элитарное — это хорошо; элитой отбирается лучшее, а массы — это бесформенное серое вещество.

На мой взгляд, разделение идёт другое — оно внятное: литература, которая пользуется широким читательским успехом, и литература, которая не пользуется широким читательским успехом. И здесь, как мне кажется, тоже никакого противостояния и выяснения отношений быть не должно, потому что мы сейчас живём в другую эпоху: нужно понимать, что в двадцатые годы, в эпоху советской власти, прихода коммунистов и насаждения поголовной грамотности количество читателей неуклонно росло. Сейчас количество читателей неуклонно падает. И будет падать. Поэтому проблема читателя сейчас стоит достаточно остро. 2014-й год объявлен годом литературы: фактически его нужно объявлять годом читателя. Надо подумать о том, как нам спасать читателя. Этот сегмент уменьшается и уменьшается: до какой степени он будет уменьшаться и что сделать, чтобы он не исчез совсем… Он не исчезнет совсем, но он будет всё тоньше, и чем тоньше он будет — тем страна будет интеллектуально беднее.

Поэтому нужно более смиренно смотреть на эти вещи: скажем, тираж в три или пять тысяч — это маленький тираж? Это на самом деле очень большой тираж. Представьте: три тысячи человек. У Льва Пирогова я прочитал, что он издал книгу тиражом в пять тысяч, и ему говорят: вот ты не массовый писатель. И он отвечает: за то время, пока я писал эту книгу, сантехник не успел обойти такое количество людей, которое я «обслужил», если переходить на товарную лексику… Это много, особенно если вспомнить, что у нас сейчас осталось полторы тысячи книжных магазинов на всю страну: было четыре с чем-то, а сейчас осталось полторы. Есть сегмент электронной книги: понятно, что он будет расти. Просто сейчас идут, с одной стороны, количественные, с другой — качественные изменения. Понятно, что тираж в шестьсот тысяч — большой, а если миллион — это ты уже звезда писательская, но так называемая «массовая литература» достаточно разнообразна: она существует в диапазоне, с одной стороны, от любовных романов до туристических книжек, которые мы покупаем, — это тоже литература, она часто пишется блестящими специалистами, как, скажем, Хлебников делал по Франкфурту, прекрасная совершенно книга; а с другой — в диапазоне от Бориса Акунина до Тихона Шевкунова, у которых примерно одинаковые совокупные тиражи, но это совершенно разные писатели.

Что касается литературы, которая пользуется — не будем говорить устойчивым успехом, а скажем, скромным читательским успехом, — то это выбор автора. Он вправе предлагать читателям ту форму самовыражения, которая ему нравится, но он не вправе требовать, чтобы это было принято достаточно большим количеством людей, просто не вправе, потому что литература — в какой-то степени как еда: вкусно — невкусно, приятно — неприятно, входит — не входит. Другое дело, что, если мы разумное государство, разумная страна, то мы должны беречь любого писателя, относиться к нему бережно: для этого должен существовать Литинститут, для этого должны существовать фонды поддержки молодых, разнообразные премии. Нужна поддержка книжных магазинов, которые продают литературу, не пользующуюся широким спросом, но, тем не менее, нужную большому количеству людей: шесть тысяч — это много. Я чувствую ненужное противостояние в писательской среде: вот ты — автор массовой литературы, а я вот… Это неправильно, на мой взгляд, и несовременно сегодня». (Конец речи.)

Тезисы критика, добавлю в качестве комментария, довольно темны. Ведь «литература, которая пользуется широким читательским успехом, и литература, которая не пользуется широким читательским успехом» — это и есть литература массовая и немассовая. Не стоит усложнять определения или придумывать свои. И тем более впутывать сюда «корпорации», спортивную или музыкальную элиту, у которой, увы, нет своей литературы. Элитарность литературы соотносится не со слоями пёстрых элит, а с читателями — с теми подготовленными людьми, у кого особенно развит эстетический вкус, кто будто бы способен постичь высоты стиля авторов, от «толпы» далёких и для «толпы» недостижимых. Старый Толстой считал, что писать надо так, чтобы «и Тит понял», но молодой Толстой, автор «Войны и мира», в своей эпопее написал много чего по-французски. Об элитарности литературы можно спорить, но совмещать её с интересами спортсменов нелепо.

Что до государства, то оно действительно разумное. Без кавычек. Потому-то, в силу своей рациональности, оно и не поддерживает литературу. Литература мертва, и в её финансировании, в плате ей за пропаганду нет ровно никакого смысла. А больше ни за что государство художнику не платит.

Советские книги, бывшие в числе прочего инструментом пропаганды (и инструментом весьма качественным), выходили тиражами в сотни тысяч и даже миллионы экземпляров. Особенно государство обласкивало тиражами лауреатов — например, Ленинской премии. Большие тиражи были им «положены». Крупными тиражами издавались и художественные книги «про Запад». Например, фантастические и околофантастические романы З. Юрьева или повести А. Кулешова (названия о многом говорят: «Мартини» может погаснуть», «Счастливчики с улицы Мальшанс», «Заколдованный круг», «Как же быть?» или у Юрьева — «Финансист на четвереньках», «Белое снадобье». В школе я всё это читал).

В рыночное время книги были быстро вытеснены Интернетом и телевидением, которое разветвилось на множество конкурирующих каналов. Тиражи книг упали, успешной считается лишь одна ниша, которую отчего-то отрицает Басинский, — массовая. Донцова, Акунин, Минаев — они массовые, смешно отрицать это. Они массовые, и они непременно развлекательные или развлекательно-скандальные. Иного не дано. А о тиражах в три тысячи, в шесть тысяч говорить не нужно в принципе. Тем более говорить в масштабе государства. Столь мелкий охват Кремль не интересует. Это ж микробиология какая-то.

Поэтому государство не озабочено литературой, зато содержит ТВ и занимается контролем за Интернетом. Тому доказательство — законы против «экстремистов» и блокировка неугодных власти ресурсов. Или гранты — для тех ресурсов, которые угодны. Всё просто и понятно.

«Другое дело, что, если мы разумное государство, разумная страна, то мы должны беречь любого писателя…» Это, простите, с точки зрения логики полнейшая чепуха. Именно разумное государство сегодня ни копейки не даст писателю. Тем паче «любому».

Сегодня писателю место в музее. Рядом с костями мамонта…

Да, чуть не забыл написать о спасении читателей. Их уже спасли! Они теперь читают новости на сайтах МИА «Россия сегодня» и «RT», расставляют «лайки» на страничках в соцсетях, дозволенных к употреблению «Роскомнадзором», и смотрят сериалы и те же новости по государственным телеканалам. Следовательно, находятся под полным контролем разумного государства.

14 сентября 2014 г.

Про литературные способности


Поэт Андрей Шевцов через сообщество «Литературные мамонты» прислал мне ссылку. Я пообещал по ссылке сходить и потом ответить. Отвечаю здесь, поскольку ответ получился не самым коротким и помещать его в комментарий было бы неправильно. Мало кто прочтёт, да и нечитабельно выйдет. А тема более-менее интересная. В итоге я решил сделать из своего ответа нечто вроде эссе. Или контрольной работы, как хотите.

В «энциклопедическом» оригинале называется восемь слагаемых литературных способностей. Я попробовал отыскать их у себя.

1) Острая впечатлительность.

У меня — острее ножа.

2) Эмоциональная отзывчивость на людей и природу.

Отзывчив. Даже её (природу) фотографирую. Людей тоже фотографирую, но реже. Возможно, потому, что людей предпочитаю описывать, крутя-вертя их и так, и эдак, а вот детальные описания природы с детства нахожу скучными. Чехов уже не был Тургеневым, а в XXI веке от описаний природы (и от самой природы) и вовсе мало что осталось.

3) Развитое эстетическое чувство (отбор типичных, существенных, выразительных впечатлений).

Так оно и есть. Беру только те, что идут потом в сюжет.

4) Лёгкость образования ассоциаций между словами и образами (слуховыми, зрительными, обонятельными) представлений.

Здесь надо вспомнить то, чему учил Бунин. Согласно Ивану Алексеевичу, художник — это тот, кто, когда пишет, видит то, что пишет. Без этой «лёгкости» писателя не бывает. Вот и я: когда пишу, вижу то, что пишу. Надеюсь, потом видят и другие. Если не видят, я иду в сарай с верёвкой.

5) Художественная наблюдательность как свойство личности, профессионально значимое для писателя.

Ненаблюдательному писать будет просто нечего. Он же всё пропустит! Я наблюдательный, мамой клянусь.

6) Чувствительность к ритмизации языковой ткани.

Я не зря довольно долгое время музыке учился. А ещё я знаю, что такое инверсия. Ну, и другие штуки.

7) Особая организация душевной жизни.

Чертовщина какая-то. Этот бессмысленный пункт следует из списка исключить. Хотя, может, он важен для поэтов.

8) Способность переживать впечатление, вызванное словом, сильнее, чем впечатление, вызванное действительностью.

Без этого не было бы доверия автору. «За кого мы выдадим замуж Евгению Гранде?!»

В списке не хватает воображения. Это самое главное. Если язык — инструмент писателя, то воображение заставляет этот инструмент работать. Иначе всё бесполезно. Поэтому список считаю неполным. Предлагаю седьмой пункт вычеркнуть и вставить пункт о воображении. Первым номером.

Далее в реферате идут тринадцать пунктов, приписанных некоему Ф. Баррону. Эти пункты довольно тёмные. Например, «склонность к интеллектуальным и познавательным темам» — это явно не про современную литературу. А пункт первый («Высокий уровень интеллекта»), по сути, включает в себя как более узкое понятие эту самую склонность. Не станет же «склонный» читать глянцево-гламурные журналы. Правда, когда-то в «Космополитене» публиковался У. С. Моэм, но это лишь подтверждает тезис о том, что времена меняются. Глупеют политики, глупеют издатели, а вместе с ними глупеют и писатели.

Пункт о «личной независимости» попросту непонятен. Какая независимость? Материальная? Духовная — т. е. автор нигилист, ниспровергатель авторитетов и колебатель основ? Да не был Лесков никаким таким колебателем. И Гончаров не был. А писателями они были.

Пункт «продуктивность» хорош, про это ещё Чехов писал. Но и опровергал тут же. Словом, мало писать можно, но при условии, что пишешь хорошо. А если пишешь много, то можно не всё писать хорошо. Много же и хорошо не могут даже писательские машины, которые придумал замечательный К. Д. Саймак.

Затем в списке опять начинаются перепевки «интеллектуального»: «склонность к философским проблемам», «широкий круг интересов», «оригинальность ассоциирования мыслей, неординарный процесс мышления» и др. Всё это нужно выкинуть и заменить одним воображением. Без него литературы нет и быть не может (если говорить о литературе, а не о её суррогатах). Тому же Моэму воображения недоставало, и он не стеснялся это признать.

Пункты 12 и 13: «честность, откровенность, искренность в общении с другими»; «соответствие поведения этическим нормам».

Это что, портрет идеального советского комсомольца? А как же пьянство, дебоши, временное помешательство, плавно переходящее в хроническое сумасшествие, и патологическая склонность к анархизму — вплоть до перечитывания Кропоткина во времена «Единой России» и лотерей на выборах? Есенин или Рубцов, или многие литераторы, описанные Парандовским в «Алхимии слова», не соответствуют этим пунктам, особенно тринадцатому. А молодая жена Толстого из его дневников, которые он взял да дал ей почитать, узнала немало мерзостей. А Владимир Солоухин в советское время носил на пальце перстень с Николаем II, что было не комильфо. И ещё он написал книгу «Последняя ступень», которую другой советский писатель назвал «атомной бомбой в портфеле» (цитируется не дословно, но всё равно ставлю кавычки). Это полное несоответствие поведения «этическим нормам». А уж «честность» из п. 12!.. Нынче любой индивид, вступающий в так называемый писательский союз (нет разницы, как он называется), уже нечестен. Индивид врёт окружающим, ибо вступает (хороший глагол, точный) туда, куда вступили многие другие люди, которых он писателями не считает и о которых с презрением отзывается. Какой же в таком случае это союз? Что этих людей объединяет? Во всяком случае, не литература.

Любому, кто пытается определить в себе способности литератора, надо не «энциклопедические» рефераты читать, а уяснить следующее: книга — открытый источник. В ней — всё. В ней и язык, и фантазия автора, и психология, и описания, и диалоги, и «точки зрения», и мастерство композиции. Бери книгу — и учись. И учись у лучших. Худшим самим ещё надо учиться.

Роза


Samsung NX20, 60 mm, F32. Фото Олега Чувакина, 13 сентября 2014 года.

8 сентября 2014 г.

Грибной репортаж

Подберёзовик, он же обабок

Подосиновик, он же красноголовик

Подберёзовик

Ещё подберёзовик

Берёзовый белый

Сыроежка

Берёзовый белый

Опять сыроежка

Красноголовик. Диаметр шляпы
чуть меньше баскетбольного мяча

Красноголовик

Младший братик красноголовика

Вот они оба, старший и младший

Они же

Младший

Белый

Ещё один белый

Этот же белый в срезанном виде.
Чистенький и крепенький

Фото Олега Чувакина, 3 сентября 2014 года.